— Батавы и остальные, они ведь не нашего племени. Мы уже достаточно для них сделали.

— Уверяю тебя, условия будут почетными, — сказала Флорис. — Твоя работа окончена. Ты получишь то, чему будет рад и сам Берманд. А Веледа должна известить всех, что боги требуют сложить оружие.

— Я и ты… мы клялись, Эдх. — В голосе Хайдхина слышалось удивление.

— Никогда ни ты, ни я не прекратим войну, пока я жив, а римляне у власти. Мы поклялись и отдали земле нашу единую кровь.

— Ты освободишь ее от клятвы, — требовательно сказала Флорис. — Как это уже сделала я.

— Не могу. И не стану. — Пронизанные болью, его слова внезапно обрушились на Эдх. — Ты забыла, как эти собаки сделали тебя своей сучкой? Тебя больше не заботит собственная честь?

Эдх упала на колени, закрывшись руками.

— Нет, — закричала она. — Не надо, нет, нет.

Флорис шагнула к мужчине. В ночи над ними Эверард нацелил парализатор.

— Имей совесть, — произнесла она. — Не волк же ты, чтобы рвать зубами ту, кого любишь?

Хайдхин рванул одежду в стороны, обнажив грудь.

— Любовь, ненависть… Я человек и дал клятву асам.

— Поступай как знаешь, — сказала Флорис. — Только оставь мою Эдх. Помни, ты обязан мне жизнью.

Хайдхин поник. Привалясь к древку копья, Эдх скорчилась у его ног, а ветер бушевал вокруг, и, как под веревкой висельника, скрипело дерево.

Однако он тут же рассмеялся, расправил плечи и взглянул прямо в глаза Флорис.

— Ты права, богиня, — сказал он. — Да, я должен уйти.

Он опустил копье, схватил его обеими руками чуть ниже наконечника, всадил острие себе в горло и одним резким движением качнул лезвие из стороны в сторону.

Вопль Эдх перекрыл вскрик Флорис. Хайдхин рухнул на землю. Заблестела черная в ночи кровь. В предсмертной агонии он продолжал корчиться, из последних сил вцепившись пальцами в траву.

— Стой! — рявкнул Эверард. — Не пытайся спасти его. Эта проклятая воинственная культура — у него оставался только один выход.

Флорис не позаботилась ответить субголосом. Богиня вполне может петь на неизвестном языке, сопровождая душу в царство мертвых:

— Какой ужас…

— Да, но подумай о каждом, кто останется жив, если мы все сделаем верно.

— Сможем ли мы теперь? Что подумает Берманд?

— Пускай думает. Прикажи Эдх не отвечать ни на какие вопросы. Ее появление здесь, за десяток миль от башни, этот человек, не захотевший положить конец жестокости, но убивший себя, Веледа, говорящая о мире, — вся эта таинственность прибавит ей весомости, скажется на убедительности ее речей, хотя, я думаю, люди и так придут к правильным выводам.

Хайдхин затих. Он словно даже стал меньше. Кровь растеклась вокруг и пропитала землю.

— Сначала нужно помочь Эдх, — сказала Флорис.

Она подошла к женщине, та поднялась и стояла, будто окаменев. Платье и плащ Эдх были залиты кровью. Не обращая на это внимания, Флорис обняла ее.

— Ты свободна, — пробормотала она. — Он ценой своей жизни дал тебе свободу. Помни об этом.

— Да, — вымолвила Эдх, глядя в темноту.

— Теперь ты можешь провозглашать мир на земле. Ты должна.

— Да.

Флорис все не отпускала ее, отдавая свое тепло.

— Скажи мне, как, — проговорила Эдх. — Объясни мне, что говорить. Мир опустел.

— Ох, дитя мое, — дыхание Флорис терялось в седеющих волосах Веледы.

— Храни добро в сердце. Я обещаю тебе новый дом, новую надежду. Хочешь услышать об этом? Это небольшой зеленый остров в море.

Жизнь понемногу возвращалась к Эдх.

— Спасибо. Ты так добра. Я сделаю все, что смогу… во имя Найэрды.

— Теперь пойдем, — предложила Флорис. — Я доставлю тебя обратно в твою башню. Усни. Сон облегчит твое горе. Потом подумай над тем, что ты будешь говорить вождям и королям. Когда они придут к тебе, передай им слово мира.

Свежий снег укрыл пепелища, служившие когда-то пристанищем людям. Там, где можжевельник сумел удержать снег в своей темной зелени, он и сам казался белым. Солнце, висящее над южным краем земли, отбрасывало на снег небесно-голубые тени. Тонкий лед на реке с наступлением дня таял, но все еще держался коркой в тростниковых зарослях по берегам, а отдельные льдинки не спеша плыли по течению в сторону севера. Темная полоска на восточном горизонте отмечала границу дикой местности.

Берманд со своими людьми ехал на запад. Копыта глухо стучали по промерзшей земле, восстанавливая старую дорожную колею. Дыхание паром вырывалось из ноздрей и окаймляло изморозью бороды. Морозно поблескивал металл. Всадники лишь изредка обменивались словами. Лохматые, в мехах и войлочных одеждах, они выбрались из леса и направились к реке.

Впереди показался остов деревянного моста, за ним торчащие из воды быки. На противоположном берегу виднелись такие же остатки. Работники, разобравшие середину моста, присоединились к легионерам, что выстроились на той стороне. Римлян прибыло так же мало, как и германцев. Латы их блестели, но килты и плащи были оборваны и в грязи. Плюмажи на командирских шлемах совсем потеряли цвет.

Берманд бросил поводья, спрыгнул с лошади и ступил на мост. Башмаки его застучали по настилу. Цериалис уже ждал. Добрый знак, ведь это Берманд попросил о переговорах — хотя это не имело теперь большого значения, потому что и так ясно было — переговоры будут.

У края своей половины моста Берманд остановился. Двое коренастых воинов пристально разглядывали друг друга через разделявшее их пространство. Под ними, неся свои воды к морю, клокотала река.

Римлянин расцепил ладони и поднял правую руку.

— Приветствую тебя, Цивилис, — произнес он. Привыкший обращаться к войску, он легко преодолевал голосом расстояние между ними.

— Приветствую тебя, Цериалис, — ответил Берманд столь же громко.

— Нам нужно обсудить условия, — произнес Цериалис. — Трудно это делать с предателем.

Он произнес эти слова уверенным, не терпящим возражения тоном, но Берманд воспринял их без обиды.

— Я не предатель, — спокойно ответил он на латинском. Затем подчеркнул, что встречается не с легатом Вителлия: Цериалис служил Веспасиану. И напомнил, что за долгие годы тогда, до войны, Берманд Батав, он же Клавдий Цивилис, оказал Риму немало услуг.

Охотник по имени Гутерий часто ходил на охоту в дикий лес, так как был беден и участок имел не слишком урожайный. Прекрасным осенним днем, вооруженный луком и копьем, он отправился в лес. Гутерий не рассчитывал на крупную дичь, которая стала редкой и пугливой. Он собирался на ночь поставить ловушки для белок и зайцев, а затем двинуться дальше, в надежде подбить, может быть, глухаря. Хотя он был готов и к тому, что ничего стоящего ему не попадется.

Путь охотника лежал в обход залива. Прибой яростно колотился о прибрежные скалы, и белые барашки волн теснились на поверхности, несмотря на то что наступил отлив. Какая-то старая женщина шла по берегу, наклоняясь и выискивая, что море выбросило на берег: раскрытые раковины или дохлую рыбу, не слишком порченную. Беззубая, с узловатыми слабыми пальцами, она двигалась так, словно каждый шаг причинял ей боль. Рваную одежду трепал резкий ветер.

— Добрый день, — поздоровался Гутерий. — Как жизнь?

— Совсем плохо, — ответила старуха. — Боюсь, если ничего не найду пожевать, не смогу и до дома доковылять.

— Да, плохи твои дела, — сказал Гутерий и достал из сумки хлеб и сыр, что прихватил для себя из дому. — Возьми половину.

— У тебя доброе сердце, — произнесла старуха дрожащим голосом.

— Я не забыл свою мать, — объяснил охотник, — и почитаю Нехаленнию.

— А не мог бы ты отдать мне весь хлеб и сыр? — спросила она. — Ты молодой и сильный.

— Нет, силу мне надо беречь, если я хочу прокормить жену и детей, — сказал Гутерий. — Скажи спасибо за то, что я поделился с тобой.

— Я благодарна тебе, — отозвалась старушка. — Тебя ждет награда. Но раз ты пожадничал, сначала хлебнешь страданий.